Неточные совпадения
Отделился и пошел навстречу Самгину жандарм, блестели его очки; в одной
руке он
держал какие-то бумаги, пальцы другой дергали
на груди шнур револьвера, а сбоку жандарма и
на шаг впереди его шагал Судаков, натягивая обеими
руками картуз
на лохматую голову; луна хорошо освещала его сухое, дерзкое лицо и медную пряжку ремня
на животе; Самгин слышал его угрюмые слова...
Нестерпимо длинен был путь Варавки от новенького вокзала, выстроенного им, до кладбища. Отпевали в соборе, служили панихиды пред клубом, техническим училищем, пред домом Самгиных. У ворот дома стояла миловидная, рыжеватая девушка,
держа за плечо голоногого, в сандалиях, человечка лет шести; девушка крестилась, а человечек, нахмуря черные брови,
держал руки в карманах штанишек. Спивак подошла к нему, наклонилась, что-то сказала, мальчик, вздернув плечи, вынул из карманов
руки, сложил их
на груди.
Самгина толкала, наваливаясь
на его плечо, большая толстая женщина в рыжей кожаной куртке с красным крестом
на груди, в рыжем берете
на голове;
держа на коленях обеими
руками маленький чемодан, перекатывая голову по спинке дивана, посвистывая носом, она спала, ее грузное тело рыхло колебалось, прыжки вагона будили ее, и, просыпаясь, она жалобно вполголоса бормотала...
Она
держала на руках ребенка и кормила его белой длинной
грудью.
Главный кассир начал ходить по комнате. Впрочем, он более крался, чем ходил, и таки вообще смахивал
на кошку.
На плечах его болтался старый черный фрак, с очень узкими фалдами; одну
руку он
держал на груди, а другой беспрестанно брался за свой высокий и тесный галстух из конского волоса и с напряжением вертел головой. Сапоги он носил козловые, без скрипу, и выступал очень мягко.
Бабушка, сидя около меня, чесала волосы и морщилась, что-то нашептывая. Волос у нее было странно много, они густо покрывали ей плечи,
грудь, колени и лежали
на полу, черные, отливая синим. Приподнимая их с пола одною
рукою и
держа на весу, она с трудом вводила в толстые пряди деревянный редкозубый гребень; губы ее кривились, темные глаза сверкали сердито, а лицо в этой массе волос стало маленьким и смешным.
Лаврецкий подвез старика к его домику: тот вылез, достал свой чемодан и, не протягивая своему приятелю
руки (он
держал чемодан обеими
руками перед
грудью), не глядя даже
на него, сказал ему по-русски: «Прощайте-с!» — «Прощайте», — повторил Лаврецкий и велел кучеру ехать к себе
на квартиру.
Ярченко послал через Симеона приглашение, и актер пришел и сразу же начал обычную актерскую игру. В дверях он остановился, в своем длинном сюртуке, сиявшем шелковыми отворотами, с блестящим цилиндром, который он
держал левой
рукой перед серединой
груди, как актер, изображающий
на театре пожилого светского льва или директора банка. Приблизительно этих лиц он внутренне и представлял себе.
В заключение он взял
на руки Маню Беленькую, завернул ее бортами сюртука и, протянув
руку и сделав плачущее лицо, закивал головой, склоненной набок, как это делают черномазые грязные восточные мальчишки, которые шляются по всей России в длинных старых солдатских шинелях, с обнаженной, бронзового цвета
грудью,
держа за пазухой кашляющую, облезлую обезьянку.
Бездарнее и отвратительнее сыграть эту роль было невозможно, хотя артист и старался говорить некоторые характерные фразы громко,
держал известным образом по-купечески большой палец
на руке, ударял себя при патетических восклицаниях в
грудь и прикладывал в чувствительных местах
руку к виску; но все это выходило только кривляканьем, и кривляканьем самой грубой и неподвижной натуры, так что артист, видимо, родился таскать кули с мукою, но никак уж не
на театре играть.
Это уже не
на экране — это во мне самом, в стиснутом сердце, в застучавших часто висках. Над моей головой слева,
на скамье, вдруг выскочил R-13 — брызжущий, красный, бешеный.
На руках у него — I, бледная, юнифа от плеча до
груди разорвана,
на белом — кровь. Она крепко
держала его за шею, и он огромными скачками — со скамьи
на скамью — отвратительный и ловкий, как горилла, — уносил ее вверх.
Старуха встала, глухо кашляя и злобно посматривая
на меня. Она одною
рукой уперлась об косяк двери, а другою
держала себя за
грудь, из которой вылетали глухие и отрывистые вопли. И долгое еще время, покуда я сидел у Мавры Кузьмовны, раздавалось по всему дому ее голошение, нагоняя
на меня нестерпимую тоску.
Первый день буду
держать по полпуда «вытянутой
рукой» пять минут,
на другой день двадцать один фунт,
на третий день двадцать два фунта и так далее, так что, наконец, по четыре пуда в каждой
руке, и так, что буду сильнее всех в дворне; и когда вдруг кто-нибудь вздумает оскорбить меня или станет отзываться непочтительно об ней, я возьму его так, просто, за
грудь, подниму аршина
на два от земли одной
рукой и только
подержу, чтоб чувствовал мою силу, и оставлю; но, впрочем, и это нехорошо; нет, ничего, ведь я ему зла не сделаю, а только докажу, что я…»
— Вы мне нисколько не должны, — проговорила она, не поднимаясь с дивана и
держа руки скрещенными
на несколько приподнятой, через посредство ваты,
груди: Миропа Дмитриевна знала из прежних разговоров, что Аггею Никитичу больше нравятся женщины с высокой
грудью.
На вражьей
груди грудь дрожит —
И вот колеблются, слабеют —
Кому-то пасть… вдруг витязь мой,
Вскипев, железною
рукойС седла наездника срывает,
Подъемлет,
держит над собой
И в волны с берега бросает.
Шли домой. Матвей шагал впереди всех без картуза: он нёс
на груди икону,
держа её обеими
руками, и когда, переходя дорогу, споткнулся, то услышал подавленный и как будто радостный крик Власьевны...
Однажды у Проходимцевой состоялись живые картины. Были только свои. Он представлял Иакова, она — Рахиль. Она
держала в
руках наклоненную амфору, складки ее туники спускались
на груди и как-то случайно расстроились… Он протягивал губы («и как он уморительно их протягивал… глупушка мой!» — думалось ей)…
— Маленечко только и не застал-то! Всего одну недельку! Все бы порадовался, хоть бы в руках-то
подержал, касатик! — проговорила она, глядя
на письмо и обливаясь слезами. — Ваня! Сынок ты мой любезный… утеха ты моя… Ванюшка! — с горячностию подхватила она, прижимая грамотку к тощей, ввалившейся
груди своей.
— Он застал ее одну. Капитолина Марковна отправилась по магазинам за покупками. Татьяна сидела
на диване и
держала обеими
руками книжку: она ее не читала и едва ли даже знала, что это была за книжка. Она не шевелилась, но сердце сильно билось в ее
груди, и белый воротничок вокруг ее шеи вздрагивал заметно и мерно.
Шуршат и плещут волны. Синие струйки дыма плавают над головами людей, как нимбы. Юноша встал
на ноги и тихо поет,
держа сигару в углу рта. Он прислонился плечом к серому боку камня, скрестил
руки на груди и смотрит в даль моря большими главами мечтателя.
Климков пошёл,
держа конверт в правой
руке на высоте
груди, как что-то убийственное, грозящее неведомым несчастием. Пальцы у него ныли, точно от холода, и в голове настойчиво стучала пугливая мысль...
Мальчик тоже
держал руки сжавши
на груди, но смотрел в бок
на окно,
на котором сидел белый котенок, преграциозно раскачивающий лапкою привешенное
на нитке красное райское яблочко.
— Так; ты прилечь здесь можешь, когда устанешь. Часто и все чаще и чаще она стала посылать его к Онучиным, то за газетами, которые потом заставляла себе читать и слушала, как будто со вниманием, то за узором, то за русским чаем, которого у них не хватило. А между тем в его отсутствие она вынимала из-под подушки бумагу и скоро, и очень скоро что-то писала. Схватится за
грудь руками,
подержит себя сколько может крепче, вздохнет болезненно и опять пишет, пока
на дворе под окнами раздадутся знакомые шаги.
Махнув посохом в направлении кельи, он пошёл впереди брата, шёл толчками, разбрасывая кривые ноги,
держа одну
руку на груди, у сердца.
Очевидно, Аксинья крепко
держала в своих
руках женолюбивое сердце Бучинского и вполне рассчитывала
на свои силы; высокая
грудь, румянец во всю щеку, белая, как молоко, шея и неистощимый запас злого веселья заставляли Бучинского сладко жмурить глаза, и он приговаривал в веселую минуту: «От-то пышная бабенка, возьми ее черт!» Кум не жмурил глаза и не считал нужным обнаруживать своих ощущений, но, кажется,
на его долю выпала львиная часть в сердце коварной красавицы.
— А ну скорее;
держи ровно, чтоб не бился! Сергей взял Федю за ноги и за
руки, а Катерина Львовна одним движением закрыла детское личико страдальца большою пуховою подушкою и сама навалилась
на нее крепкой, упругой
грудью.
Сергей обнял молодую хозяйку и прижал ее твердую
грудь к своей красной рубашке. Катерина Львовна только было шевельнула плечами, а Сергей приподнял ее от полу,
подержал на руках, сжал и посадил тихонько
на опрокинутую мерку.
И с этими словами солдатка опрокинула «бауньку»
на ее же кроватку, накрыла ей лицо подушкою да надавила своей
грудью полегонечку, но потом сама вдруг громко вскрикнула и начала тискать старуху без милосердия, а
руками ее за
руки держала, «чтобы трепетания не было».
Юрта была маленькая, грязная,
на полу валялись кости и всякий мусор. Видно было, что ее давно уже никто не подметал.
На грязной, изорванной цыновке сидела девушка лет семнадцати. Лицо ее выражало явный страх. Левой
рукой она
держала обрывки одежды
на груди, а правую вытянула вперед, как бы для того, чтобы защитить зрение свое от огня, или, может быть, для того, чтобы защитить себя от нападения врага. Меня поразила ее худоба и в особенности ноги — тонкие и безжизненные, как плети.
Двое из них
держали едва стоявшего
на ногах от слабости старика в разорванной в лохмотья рубахе, с простреленной
грудью, о чем свидетельствовала залитая кровью повязка, и с
рукой, болтавшейся
на перевязи.
В эту минуту Любаша совсем легла
на стол
грудью, локти приходились в уровень с тем местом, где ставят стаканы, она громко жевала, губы ее лоснились от жиру, обеими
руками она
держала косточку курицы и обгрызывала ее.
Портфель лежал уже
на раскрытом столе. Лещов сначала отпер его,
держа перед собой. Ключик висел у него
на груди в одной связке с крестом, ладанкой, финифтевым образком Митрофания и золотым плоским медальоном. Он повернул его дрожащей
рукой. Из портфеля вынул он тетрадь в большой лист и еще две бумаги такого же формата.
Камера помещалась в усадьбе мирового судьи, в одном из флигелей, а сам судья жил в большом доме. Доктор вышел из камеры и не спеша направился к дому. Александра Архиповича застал он в столовой за самоваром. Мировой без сюртука и без жилетки, с расстегнутой
на груди рубахой стоял около стола и,
держа в обеих
руках чайник, наливал себе в стакан темного, как кофе, чаю; увидев гостя, он быстро придвинул к себе другой стакан, налил его и, не здороваясь, спросил...
Воспользовавшись временем, когда внимание некоторых из нападающих было обращено
на полумертвую от страха женщину, ее похититель хотел бежать, пробившись силою, и уже засучил рукава, но тот же, который выбил у него нож, как клещами схватил его за
руки повыше локтей, неожиданным ударом под ножку свалил
на землю и, наступив коленом
на грудь, схватил за горло. Двое других крепко
держали его
руки.
Теперь он видит ее. Женщина средних лет, довольно красивая, черноволосая, стоит сзади других. Несмотря
на шляпу и модное платье с грушеобразными рукавами и большим, нелепым напуском
на груди, она не кажется ни богатой, ни образованной. В ушах у нее цыганские серьги большими дутыми кольцами; в
руках, сложенных
на животе, она
держит небольшую сумочку. Отвечая, она двигает только ртом; все лицо, и кольца в ушах, и
руки с сумочкой остаются неподвижны.
Костюм этот был потертый озям с видневшеюся
на груди холщевою сорочкою,
на голове у него был зимний треух,
на ногах бродни, а за плечами кожаная котомка, видимо, далеко не вмещавшая в себя многого. В правой
руке он
держал суковатую палку.
К Светлогубу подошел худощавый, с длинными редкими волосами священник в лиловой рясе, с одним небольшим золоченым крестом
на груди и с другим большим серебряным крестом, который он
держал в слабой, белой, жилистой, худой
руке, выступавшей из черно-бархатного обшлага.
Игнаций никогда не находился в такой бойкой и проницающей позиции. Тот, бывало, всегда сидел
на особливом этаблисмане, обитом черною кожею, и ни за что не обеспокоивал себя, чтобы смотреть
на входящего посетителя и определять себе, коего духа входящий? Это было бы слишком много чести для всякого. Игнаций
держал свою задумчивую голову, опустив лицо
на грудь или положив щеку
на руку.
«Всё это так должно было быть и не могло быть иначе, — думал Пьер, — поэтому нечего спрашивать, хорошо ли это или дурно? Хорошо, потому что определенно, и нет прежнего мучительного сомнения». Пьер молча
держал руку своей невесты и смотрел
на ее поднимающуюся и опускающуюся прекрасную
грудь.
Что я совершил такое, чтобы теперь спокойно
держать руки сложенными
на груди?